Как сделать маску птицы?
Статья сегодня будет очень короткая, потому что ответ на этот вопрос можно уместить в одно предложение и пару картинок, потому что сделать маску птицы очень просто.
Нам, собственно, что нужно? — Изготовить клюв, придумать способ закрепить его на лице. Можно сделать это с помощью очков-домино, а можно использовать полумаску. Я предпочту именно второй вариант. Вот — универсальная выкройка маски любой птички-пичужки. Базовая, так сказать.
Выкройка универсальной маски птицы
Для взрослого человека ширина маски будет точно в ширину альбомного листа А4. Вытачки на лбу разрежем, слегка заведём и заклеим. В жизни клюв у птиц состоит из верхней и нижней частей(челюстей), но мы сделаем только верхнюю половину, потому что нижняя «челюсть» мешала бы актёру дышать и говорить.
Клюв вырезаем (заметьте, по бокам клапаны не доходят до переносицы), сгибаем по всем линиям сгибов (примеряем без маски, корректируем )и, заведя клапаны на боках детали внутрь маски, вклеиваем:
Всё! Это универсальная маска птицы, на её основе можно разработать варианты для конкретных птиц.
Например, у нас уже есть маска журавля , а так же маски совы и филина .
На днях напишу статьи по маскам орла, петушка и попугая. Если вам нужна ещё какая-нибудь (экзотическая ) маска… марабу, например то напишите в комментариях, и я обязательно придумаю как её сделать.
А сейчас, чтобы доказать вам, что предложенная здесь модель маски действительно очень универсальна, я превращу её в маску воробья. Маску птицы воробья (а не Джека))). Воробья мы уже рисовали.
У воробья на голове коричневый беретик, тёмный чёрно-серый клюв, глазки обведены чёрным. Щёки белые , а там, где должен быть румянец – чёрные пятнышки. Ещё есть чёрная бородка, но –увы- от неё придётся отказаться.
Берём нашу универсальную маску и раскрашиваем. Вот – я воспроизвела примерное распределение цвета, и она послушно превратилась в маску воробья:
Маска вробья
Раскрасьте универсальную маску в жёлтый – будет кенар.
Чёрный беретик и белые щёчки – и будет очень узнаваемая синичка:
Маска синички
Как сделать универсальную маску практически любой птицы вам рассказала Марина Новикова.
Понравилась статья? Подписывайтесь на обновления блога Handykids.ru -«Изо» и «ручной труд» для детей по почте]
А так же читайте ещё:
Какие маски можно изготовить своими руками
Общее строение масок животных на примере Маски Кошки
Метки: как сделать карнавальную маску, маска птицы, сделать маску своими руками
Марина Новикова
Если статья вам понравилась, пожалуйста,
поделитесь с друзьями — нажмите на социальные кнопки
Об авторах
Handykids
Добрый день. Вас приветствует коллектив авторов блога Handykids.ru — Марина Новикова и Евгений Новиков .
Соловей волжской деревеньки
Спиридон Дрожжин
Своим первым «печатным трудом» я обязан одному из любопытнейших российских людей — поэту-крестьянину Спиридону Дмитриевичу Дрожжину.
В дни, когда тверская общественность отмечала пятидесятилетие его литературной деятельности, поэта привезли к нам в семилетнюю школу № 24, где я тогда постигал науки, пребывая в шестом классе «Б».
Впечатление он произвел на нас ошеломляющее. Ну как же, живой поэт появился в школе! Стихи Дрожжина были в те годы обязательной принадлежностью любой хрестоматии. Каждый из нас еще в первом классе учил их, и, вероятно, поэтому сам автор представлялся нам таким же далеким, как Кольцов, Некрасов, Суриков и другие его соседи по хрестоматийным страницам.
И вот мы, мальчишки и девчонки, во все глаза смотрели на плечистого, длинноволосого старца с грубоватым крестьянским лицом, с негустой седой бородкой, с мохнатыми бровями, сердито нависавшими на голубые добрые глаза. Он бесшумно ступал по сцене в фетровых «старорежимных» ботах, говорил тихо, но свои стихи, простые, распевные, как народные песни, читал почему-то трубным, хриплым голосом. Шумная публика, битком набившая в этот день емкий двухсветный зал, была необычайно тиха.
Она как бы замерла, слушая такое всем знакомое:
…Честным порывам дай силу свободную,
Начатый труд довершай.
И за счастливую долю народную
Жизнь всю до капли отдай.
Выдающееся событие это мы широко отметили в школьной стенной газете, где я в ту пору активно сотрудничал, ведя сатирический раздел «Кому что снится» и помещая фельетоны под псевдонимом Б. Овод. А вот на этот раз я расхрабрился, переступил границы стенной газеты и описал эту встречу в губернской газете «Тверская правда» в… десятистрочной заметке — первом моем печатном труде. Эта заметка вышла без подписи где-то на задворках четвертой страницы, и гордый псевдоним Б. Овод под ней отсутствовал. Но я-то знал, кто ее написал. Я выучил заметку наизусть и таскал с собой эту газету, пока она совершенно не истерлась.
Когда Спиридону Дмитриевичу исполнилось восемьдесят лет, я был уже профессиональным журналистом.
Писал очерки, издал небольшую книжицу под устрашающим названием «Мемуары вшивого человека» и даже рискнул послать ее, разумеется с самой лестной дарственной надписью, патриарху русской демократической поэзии, так поразившему когда-то мальчишеское воображение.
Ответа не последовало. И вот теперь, направленный редакцией «Тверской правды» в деревеньку Низовку написать о С. Д. Дрожжине юбилейный очерк, я, кутаясь в огромный ямщицкий тулуп, гадал — как-то меня встретит этот удивительный, самобытный и, как мы все знали, гордый, своенравный человек. Получил ли он мой дар, прочел ли и, если прочел, почему не ответил? Не понравилось? Вызвало досаду? Если так, было бы, конечно, лучше, если бы редакция послала к нему кого-нибудь другого.
Автомашин тогда в Твери было — по пальцам перечесть, в уезд отправлялись чаще всего на подводе. Поэтому путь мой до Низовки, лежавший в основном по шоссе, по времени, вероятно, был даже более продолжительным, чем у Радищева, когда тот проезжал этот отрезок на ямских перекладных, совершая свое знаменитое путешествие из Петербурга в Москву. Неторопливо, то шагом, то рысцой, поекивая селезенкой, заиндевевшая лошадка тянула сани. Сосновые лески то подкрадывались к самому большаку, то отбегали от него к горизонту, и тогда открывшийся снежный простор отливал холодной стальной голубизной.
Я мысленно перебирал факты необыкновенной биографии Дрожжина, вычитанные в разное время из книг. Удивительную он прожил жизнь. Из известных мне литераторов такой жизнью мог похвастать разве что шотландец Роберт Бернс.
Рожденный в бедняцкой многодетной семье, Спиридон Дрожжин до тринадцати лет был крепостным богатых бар Безобразовых. Земли у низовцев были скупые, да и мало их. А так как деревня лежала на смычке двух великих российских путей — водного, Волги, и шоссейного, соединявшего две столицы, люди тут исстари кормились от ямских и бурлацких промыслов.
Бурлацкие ватаги, ямщики победнее, «еще не набравшие сил», которым не по карману были большие трактиры богатого села Городня, шли «гулять» в сторонку от тракта, в маленькую Низовку, где их охотно привечали по крестьянским избам. И первое, что крепко вошло в память маленького Спиридона, прежде чем он научился у дьячка по «Часослову» грамоте, были волжские бурлацкие песни да ямщицкие байки и пословицы. В те времена Дрожжиным не так уж плохо жилось — кое-что перепадало от постояльцев, проезжих и прохожих людей.
Но вот Петербург и Москву соединил железнодорожный путь. По Волге «побежали» первые пароходы. Низовцы лишились своего стороннего промысла и, оставшись наедине со своей неродивой землей, стали быстро нищать. Глава семьи, в поисках своей доли, бросил соху и ушел в Питер на заработки. Но там было много таких, как он, горемык. Отказывая себе во всем, перебиваясь с хлеба на квас, отец будущего поэта мало чем мог помочь своему хиревшему хозяйству…
В эту поездку я захватил с собой старую книжечку С. Дрожжина «Автобиография с приложением избранных произведений». Это простодушный рассказ поэта, вероятно, одно из самых искренних жизнеописаний из всех, какие когда-либо издавались. Пока лошадка тянет сани, я перечитываю заранее отчеркнутые строки: «Раз, перед Рождеством, бабушка поставила последнюю квашенку. Корова пала, продавать и закладывать нечего. Во дворе от бескормицы околевает старая Буланка да бродят две-три курицы». Так жила семья Дрожжиных, и, чтобы спасти родных от нищенства, маленький Спиридон отправляется вслед за отцом в Питер искать заработка и счастья.
…Локомотив тут застучал
И в Петербург меня умчал.
И вот теперь уж пятый год
Я милых сердцу не видал.
В Петербурге Спиридон служит сначала бесплатно, «за харч», мальчишкой, а затем за два рубля в месяц половым в трактире «Кавказ». Потом он уезжает на постройку железной дороги в Среднюю Азию, скитается по городам Центральной России. Но всюду, куда ни загоняет его голод, он возит с собой тоску по родным верхневолжским краям, по крестьянскому делу, а в заплечном его мешке вместе с парой запасных лаптей да с праздничной сатиновой рубашкой всегда лежат томики стихов Кольцова, Никитина, Некрасова.
Юноша самозабвенно любит русскую поэзию, занимается самообразованием, много читает. Он всегда готов продекламировать по памяти засидевшимся допоздна посетителям трактира, или соседям по шалашу где-нибудь в степи на железнодорожной стройке, или покупателям табачной лавочки, где он служит приказчиком, или пассажирам, ожидающим запоздавшего парохода на пристани общества «Самолет», где он продает билеты, стихотворения и целые поэмы любимых авторов.
Он сам слагает стихи. Сначала устно, потом записывает их. Стихов этих становится все больше. Работая продавцом в книжной лавочке, он тоже охотно декламирует их посетителям. Среди них оказываются думающие, доброжелательные люди. Они прислушиваются к молодому поэтическому голосу, заинтересовываются Дрожжиным. Так поэт, еще ничего не напечатав, входит в круг демократических литераторов. В 1878 году ему удается тиснуть в журнале «Грамотей» свое первое произведение. «Песня о горе добра молодца» называется оно. Это печальный, лирический по своему строю стих. В нем, как и во всей поэзии Дрожжина, сливаются три его истока — сказки деда Степана, до которых тот был великий мастер, бурлацко-ямщицкие песни, слышанные в детстве, и отголоски произведений поэтов-демократов, которыми он увлечен.
Тяжело живется даровитому юноше. Его приют — угол в переполненной ночлежниками комнате, где по ночам шелестят тараканы. Его пища — хлеб, в праздничный день — кусок сычуга или иной требухи.
Белье он стирает сам. Но на каждый свободный пятак он покупает на развале старые книги. Вот она, эта чудесная запись, которую я тоже отчеркнул в «Автобиографии», отправляясь в гости к Дрожжину, — запись, сделанная им в январе 1869 года: «…Ну вот, слава богу, купил том Белинского! Теперь я миллионер!.. Пушкин. Лермонтов, Кольцов, Белинский, Никитин, Шевченко, Некрасов, Шиллер, Гейне, Беранже и многие другие — все это мое! А я еще, безумный, горюю, что я несчастлив!..»
В раздумьях о судьбе человека, к которому я еду, как-то незаметно прошел в общем-то по тем временам неблизкий путь до места, где нам надо было уже свертывать с большака. Слева белела, сливаясь с горизонтом, замерзшая Волга, справа с шоссе сбегали в поле расходящиеся в разные стороны два плохо накатанных проселка. Который же из них на Низовку? Навстречу движется обоз с дровами, и мой возница идет к подводчикам разведать путь.
— Как говоришь, Низовка? — переспрашивает молодой курносый парень, топчась у головных дровней.
— Чтой-то такой не слыхал. Низовка? Нет, не знаю… Эй, дядя Леш, вот Низовку какую-то проезжие спрашивают.
Подошел дядя Леша, плечистый мужик в оранжевом, туго перепоясанном полушубке, по которому, как моря по географической карте, разливаются огромные заплаты.
— Низовка?.. Как не быть Низовке! Вон она, — говорит он, показывая кнутищем куда-то вправо. — Не к соловью ли нашему? Не к Спиридону ли Дмитричу?.. К нему много ездят. Из Москвы, из заграниц разных бывают.
— А вы его знаете, Дрожжина?
— Ну а как же не знать? — удивляется дядя Леша, ощипывая сосульки с метелкообразной бороды. — Низовку, верно, можно и позабыть. Много их, деревень-то, а Дрожжин один на всю Россию. Как не знать! В школе еще мальчонком учил: «Невеселая картина: дождь стучит в окно, чуть горит в светце лучина, по углам темно…» А как же? Дрожжин, кто его не знает!
С детства! А у дяди Леши уже проседь в бороде. В самом деле, сколько уже лет ходят по Руси стихи поэта, начавшего печататься еще в некрасовские времена! Вот с кем мне предстоит разговаривать, вот о ком буду писать! Это самое необыкновенное задание из всех, какие я получал.
Как же с ним разговаривать, с этим литературным патриархом, до сих пор продолжающим крестьянствовать и писать стихи? Шут его знает, о чем с ними в таких случаях говорят, с этими корифеями.
В волнении я совсем не замечаю, как узенький проселок, пробитый прямо по полям, приводит нас в деревеньку, избы которой курятся среди старых ветел уютными пушистыми дымками. Румяная молодайка, встретившаяся с полными ведрами, показывает рукавичкой на приземистый крепенький домик, смотрящий на улицу четырьмя окошками. Все на нем: оконницы, ставни, крыльцо, конек крыши — украшено затейливой деревянной резьбой, а сверху на шесте поднял хвост жестяной петушок.
— Тут, тут, стучите крепче — глуховат он, а внучка до кооперации побегла! — кричит издали молодайка, полные ведра которой как бы предсказывают успех экспедиции.
Стучим. За матовой изморозью, покрывающей стекла, мелькает чье-то лицо, в сенях слышится мягкая шаркающая поступь. В двери сам поэт. Несколько мгновений он неподвижно осматривает нежданных гостей, а потом произносит ласковым голосом:
— Милости прошу в избу.
На нем кожаный фартук, весь в золотистых опилках. Длинные волосы по-старинному прихвачены ремешком, чтобы не лезли на глаза, не мешали. На лбу очки.
— Вот апостольским промыслом занимаюсь, столярничаю, — поясняет он. — Школу тут моим именем окрестили… Так вот, из Твери в эту школу портреты писателей начальство прислало. Писатели прибыли, а рамок для них нет. Мастерю вот рамки. Не кнопками же Некрасова или Толстого к стене пришпиливать. Нехорошо, неуважительно.
Несколько мастерски сделанных, прочно сшитых рамок стоит у стены. На полу курчавятся стружки. Пахнет смолой, свежими хлебами, печным дымком.
Жилье, как и сама жизнь этого человека, разделено на две части. Пятистенный дом разрезан переборкой пополам. Жилая половина совсем крестьянская. К русской печи прижалась деревянная кровать с подушками в пестрых ситцевых наволочках. У двери на гвоздях — хомут, сбруя, пила. Старый полушубок свисает с полатей. Возле большого стола — самодельные стулья, лавки. В простенке в черных рамках фотографии родичей: бородатые коренастые мужчины с напряженными лицами, женщины в сатиновых жестких, будто бы стеклянных, кофтах, солдаты с медалями, вытянувшиеся по стойке «смирно».
Меж пестрядинными дорожками проглядывают белые, чисто выскобленные полы. За занавеской возле печи верстак, с которого хозяин дома не торопясь прибирает сейчас инструмент.
За дощатой, не доходящей до потолка переборкой, — как говорили в те дни «на чистой половине», — изба имеет совсем иной вид. Это жилье сельского интеллигента, человека со скромным, но хорошим вкусом. Полки с книгами режут комнату поперек. У окна, выходящего во двор, письменный столик. На нем, под старинной лампой с зеленым козырьком, рукописи и томик Белинского, раскрытый на статье о Кольцове. В простенках — фотографические портреты Толстого и Горького, оба с дарственными надписями. Чувствуется, что хозяин любит порядок, чистоту. Книги уложены аккуратнейшим образом. Как в библиотеке, авторы выстроились строго по алфавиту. Многие томики с дарственными надписями.
Пока я все это разглядываю, у печки звонко грохочет сброшенная охапка дров. Тихо ступая в валенках, поэт появляется в дверях. Щеки, лоб разрумянились на морозе.
На лохматых бровях и ресницах бисеринки оттаявшего инея.
— Богатствами моими интересуетесь? Есть, есть что посмотреть. — Своей большой рукой он как-то очень бережно снимает с полки том Толстого, раскрывает, показывает размашистую надпись: — Видите? Бывал я у НЕГО. ОН ко мне хорошо относился, — хозяин дома как-то особенно произносит «него», «он», словно пишет эти слова большими буквами. — Перед тем как из города в деревню сюда вернуться, а это уж, поди-ка, лет тридцать пять тому назад было, приехал я к НЕМУ. ОН долго ходил со мной по парку, все расспрашивал, как да почему бросаю город, почему меня к хлебопашеству тянет и не забыл ли я крестьянского дела… Очень ОН одобрил, что я к сохе возвращаюсь, и книгу вот надписал: «Поэту-пахарю Спиридону Дрожжину от Льва Толстого. Дружески»… Видите?
Рассматриваю автографы Толстого, Горького, Леонида Андреева, Глеба Успенского, Гаршина, Златовратского, и, пока я занимаюсь интересным этим делом, хозяин задумчиво говорит:
— Полагаю, нет такой второй литературы, как русская, — ширь, размах.
Ведь как прежде писали! А сейчас бывает… Вот тут один теперешний, летом мне книжку прислал…
Говоря это, поэт отправляется к тому месту полки, где выстроились авторы на букву «П». Я холодею, начиная догадываться, о какой книжке идет речь. И в самом деле, он извлекает мой тощий труд со столь претенциозным названием. Все это я вижу как в худом сне, а главное — проснуться нельзя и деться некуда.
— Прислал вот. Надписал: «Вам на суд», — безжалостно продолжает хозяин. — Читал, читал — ничего не пойму, какой уж тут суд — вот ведь как написал. Может быть, его, как араба какого, сзаду наперед читать надо… Балуются вот, а на тетрадки ребятишкам бумаги не хватает…
Я смотрел на своего грозного судью и все старался понять, узнал он меня или не узнал. Может, и сцену эту разыгрывает нарочно. Но на старческом лице, обрамленном серебряными волосами, ничего, кроме простодушного недоумения. Должно быть, когда я представился, он не расслышал моей фамилии. Собеседник и автор столь безжалостно раскритикованной книжки явно были для него разные люди.
Что греха таить, заходить с ним в кабинет я больше не решился. Обосновавшись в жилой половине избы, мы долго и не без удовольствия слушали, как из жерла трубы старого граммофона Вяльцева, Варя Панина и другие уже давно умершие знаменитые певицы пели романсы и песни, написанные на тексты хозяина дома. Их оказалось много, простых, бесхитростных дрожжинских текстов, переложенных на музыку и запечатленных на старых, заигранных пластинках. Поэт вместе со мной растроганно слушал старые, сипящие и трещащие мелодии. Расшевеленный воспоминаниями, он трубным, хрипловатым голосом читал свои старые и новые стихи. В числе их прочел и только что в ту пору написанное, неопубликованное и даже еще не законченное:
…Мы, певцы крестьянской доли
И гнетущего труда,
Песен радости и воли
Не певали никогда.
Потому и не певали,
Что от юности не знали
В жизни тягостной своей,
Кроме горя и печали,
Никаких счастливых дней…
Тем временем внучатая невестка его — разбитная молодая женщина — бросила на стол льняную скатерть, поставила тарелки.
Обед был простой, крестьянский: щи, каша. Щи ели с кашей, заправляя льняным маслом. Яичница с крупно нарезанной колбасой шкварчала и брызгалась маслом на сковородке — это уже по случаю гостя. Водку поэт сам наливал из зеленоватой поллитровки, причем, раскупоривая бутылку, он одним ловким ударом ладони вышиб из нее пробку. Пил он охотно, но не хмелел: только розовели уши. Завершилась трапеза крынкой топленого молока, холодного, коричневого, душистого, с крепкой, будто бы жестяной, пенкой.
Потом на столе тоненьким голосом замурлыкал самовар свою самоварную песню. Поэт пил чашку за чашкой, вытирая со лба пот льняным полотенцем, лежавшим у него на коленях. Теперь уже не приходилось задавать ему вопросы. Старик разговорился, и, так как беседа перебрасывалась с темы на тему, я с удивлением убеждался, насколько широк круг интересов этого человека, восьмидесятилетие которого исполняется на днях. Новые книги советских писателей… Сельскохозяйственная коммуна, организовавшаяся где-то в верховьях реки Шоши, где Дрожжин уже успел не раз побывать… Сельсоветские дела, в которых поэт принимал горячее участие… Школа крестьянской молодежи как новая форма образования, очень ему нравившаяся.
Народные суды. Оказывается, он был бессменным народным заседателем, и процессы, в которых он участвовал, помогали ему, пожилому человеку, наблюдать все новое, что приходило тогда в деревню. И он радовался этому новому, хотя, по его собственному признанию, и не совсем еще понимал его.
— «Мой», «моя», «мое» — на этом вся деревня наша держалась, — говорил он. — «Наше»-то — как оно, будет ли действовать?.. Лентяев-то, чужеспинников не наплодим? А? Есть такое у меня опасение… А любопытно: будто взошел ты на кручу, и столько перед тобой всего открылось, что голову кружит… Привычки, они веками слагались, а отвыкать вот за годы надо.
Он налил еще по стопочке. Со вкусом выпил. Крякнул. Довольно погладил негустую свою бородку, сквозь которую просвечивала розовая стариковская кожа.
— И опять же, все ли старое — оно плохо? Вот в Городне, что на Волге, церковуха. Комсомольцы требуют ее аннулировать, а общество не дает: споры-раздоры. Во время крестного хода в батюшку тухлым яйцом залепили: кончай служить, церковь под избу-читальню… А того не ведают и знать не хотят, что храм этот пять веков отстоял, крепостью против татар был, тверяки со стен его нашествие отбивали, Русь обороняли.
То, что Радищев и Пушкин в ней по пути молились, — это им не известно… А тут закрывай, ломай… Сами не ведают, что творят. А не окна там, а бойницы, и вокруг не овраг, а ров… Это перл старинной архитектуры — в Питере таких нет. А они — переделать в читальную избу, и баста… Вот вы там заступитесь за тот храм в газетах — доброе дело сотворите…
И опять в желтом полумраке избы из трубы старого граммофона пели Вяльцева и Панина.
А вечером, когда стемнело и возница отправился уже запрягать лошадь, старик на прощание сам спел несколько песен, сложенных на его тексты. Если при чтении стихов голос его обретал какую-то искусственную хрипловатую трубность, в песне он креп и звучал мелодично, нежно…
— А ведь и Алексей Максимович спел мою песенку, — сказал старик, улыбаясь.
— Горький?
— Ну да… Недавно побывал я у него… Чаем он меня потчевал с каким-то непонятным вареньем. Из орехов. Чудное такое варенье… Невкусное… Но хорошо поговорили. Он пел. И вот написал на прощанье.
Извольте глянуть.
Старик показал записную книжку, и в ней крупным, округлым, всему миру знакомым почерком было выведено: «На память старому поэту с удивлением перед его неиссякаемым творчеством — С. Д. Дрожжину М. Горький». И дата «28. IX 28 г. Москва»…
На прощание расцеловались. Шелковистые седины опрятно пахли табачком, хлебом. Провожать старик вышел не одеваясь. Так и стоял под луной, сверкая серебряной головой, пока сани, раскатившись на повороте, не скрылись за избой. А мороз к ночи окреп. Небо густо вызвездило. Снег круто скрипел под полозьями.
Уткнув нос в кисловато попахивающий тулупный мех, я обдумывал подробности необыкновенной встречи.
И так как голубовато мерцавшая хрусткая ночь располагала к необыкновенным мечтаниям, казалось мне, что в этот день сила какого-то волшебства занесла меня в середину прошлого века.
Таким он мне и запомнился, соловей деревни Низовка — как назвал его давеча земляк-подводчик. Таким вот, стоящим с обнаженной серебряной головой на морозном ветру, и вспоминаю я его всякий раз и теперь, проезжая по Ленинградскому шоссе и смотря на воды рукотворного Московского моря, похоронившего под своими водами маленькую деревеньку Низовку.
Данный текст является ознакомительным фрагментом.
Придворный соловей Придворный соловей Раскроет клюв пошире, Бросая трель с ветвей, Крикливейшую в мире. Не помнит божья тварь Себя от изумленья, Долбит, как пономарь, Хваленья и моленья. Свистит что было сил, По всей гремя державе, О нем и говорил Язвительный
Дашка-соловей Свадьба уже шла на убыль, когда ввалилась Дарья, как всегда, незвана-непрошена. Она направилась прямо к молодым, и, куда денешься, пришлось поднести ей стаканчик. Дарья выпила, закуски не взяла, требовательно смотрела на жениха. Он налил снова. Старуха выпила
Курский соловей
Только над землей блеснет
Несмелый первый луч зари,
Только ветерок покроет
Рябью зеркало воды,
Забыв про сон, спешу навстречу я —
Слушать песню соловья.
Курский соловей, курский соловей,
Пой, не умолкай, среди ветвей.
Курский соловей, курский соловей
АИСТ И СОЛОВЕЙ Было время, когда птицы не умели петь. И вдруг они узнали, что в одной далекой стране живет старый, мудрый человек, который учит музыке. Тогда птицы послали к нему аиста и соловья.Аист очень торопился. Ему не терпелось стать первым в мире музыкантом.Он так
Соловей-разбойник Соловей-разбойник является персонажем поздних славянских легенд и былин, в основном, киевского цикла. Этот персонаж сочетает в себе черты птицы, злого волшебника и одновременно богатыря, способного участвовать в сражении с силачами, представителями
Елена СОЛОВЕЙ
Е. Соловей родилась 24 февраля 1947 года в немецком городке Нойштрильц.
Ее родители познакомились в конце войны в Берлине, где отец Елены служил в артиллерии, мать была медицинской сестрой. Через три года после рождения дочери отец получил распределение в
Елена СОЛОВЕЙ В 1966 году Соловей поступила во ВГИК, на курс к Борису Бабочкину. О киношном Чапаеве в богемной среде ходили слухи как о донжуане, однако с Соловей у него были исключительно рабочие отношения. Говорит она сама: «Был ли влюблен в меня Борис Андреевич? Нет, думаю,
Страница восьмая Над волжской твердыней Прежде чем рассказать о своем участии в знаменитом Сталинградском сражении, хочу поговорить вот о чем: читателю может показаться странным, что боевые потери и неудачи, в частности, гибель Сюсюкало или ранение Грисенко я увязываю с
«Любезный Соловей»
«Просодия учит стопосложению и механическому составу стихов…» — так начинает свое сочинение Наташа Гончарова и далее размышляет о том, чем различаются между собой ямб и хорей, дактиль и анапест, и в чем особенность пиррихия.
Пишет «о стихе
«Соловей» Крылов любил смотреть на пожары. Не ленился даже в ночную пору отправиться туда, где происходил пожар. Багровые языки пламени, рассыпающиеся, как фейерверк, искры, гирлянды огненных цветов будили в нем смешанное чувство тревоги, ужаса перед разрушительной силой
«Соловей» из клетки Наверняка вы не раз слышали выражение: «Да, за это ж надо канделябром по голове!» У этого экспрессивного восклицания, согласно преданию, есть автор и вполне детективные обстоятельства, сопутствующие яростному выкрику. Помните, старинный романс на
Соловей асфальта[79]
Люблю прозу Василия Аксенова. Впрочем, проза ли это?Он упоенно вставляет в свои вещи куски поэтического текста, порой рифмует, речь его драматургически многоголоса.
Это хоровой монолог стихийного существа, называемого сегодняшним городом, речь
«СОЛОВЕЙ» Когда сидишь в тюрьме, до песен ли уж тут? Но делать нечего: поют Кто с горя, кто от скуки. Крылов, «Соловьи». Его недаром прозвали соловьем.Петром Великим русской литературы, первым поэтом Руси, по образному выражению В. Г. Белинского, был Михайло Ломоносов. Он
В новом исследовании биологи-эволюционисты показывают, что клювы птиц являются результатом изменений скелета, контролируемых двумя генетическими путями, проливая свет на происхождение одного из самых эффективных инструментов природы.
Птицы являются одними из самых успешных существ на планете: более 10 000 видов живут по всему миру, занимают огромное количество ниш и едят все, от крупных животных до трудно открываемых орехов и семян.
Часть ключа к этому успеху, по словам ученых, может быть прямо у них перед глазами.
Под руководством Архата Абжанова, бывшего доцента органической и эволюционной биологии, группа исследователей показала, что птичий клюв является результатом скелетных изменений, контролируемых двумя генетическими путями, проливая свет на происхождение одного из самых эффективных инструментов природы . Исследование было описано в статье, опубликованной ранее в этом году в журнале Evolution.
«Эволюция клюва была основополагающим шагом для современных птиц, который отличал их от примитивных птиц, у которых еще была морда», — сказал Абжанов. «В этой статье мы хотели понять этот процесс с механистической точки зрения».
Первым шагом к ответам, по словам Абжанова, было выяснить, почему у птиц вообще есть клювы.
«У непосредственных предков птиц были очень длинные пальцы и несколько противопоставленный большой палец», — сказал он. «Считается, что они могли использовать свои руки, чтобы строить гнезда и манипулировать мелкой добычей… и это именно то, что птицы потеряли, когда у них развились крылья — эти пальцы превратились в кости в крыле.
Поэтому, как только птицы потеряли их, они заменили их пальцем на лице — клювом.
«И верхний, и нижний клюв могут двигаться, поэтому он работает как клещи, обеспечивая уровень точности
Насколько близко измеренное значение соответствует правильному значению.
» data-gt-translate-attributes='[{«attribute»:»data-cmtooltip», «format»:»html»}]’>точность обработки и манипулирования объектами, которую можно достичь только пальцами. Мне нравится покажите моим ученикам видео о птицах-ткачах, которые используют высокую траву для плетения гнезд и даже завязывают настоящие узлы во время строительства. Вы не можете сделать это с помощью морды».Чтобы получить близкое и личное представление о том, как модели развития раскрывают эволюцию птиц, Абжанов и его коллеги обратились к их ближайшему живому родственнику — аллигатору, крокодилу.
«Поскольку мы можем получить живых эмбрионов аллигаторов с мордой, мы можем сравнить их с клювовидными современными птицами, чтобы увидеть, как у них развивается лицо и какие гены активируются в этом процессе», — сказал Абжанов.
Команда обнаружила два генетических пути, оба из которых присутствуют практически у всех позвоночных, но по-разному работают в развитии птичьих лиц.
Эти сигнальные пути, FGF8 и WNT, сообщают клеткам, как размножаться и дифференцироваться, и у наземных позвоночных обычно экспрессируются в двух областях, вокруг левой и правой носовых ямок. У птиц, однако, выражение также происходит в середине лица, в результате чего две области сливаются, образуя единую клювовую кость вместо парных лицевых костей.
«Позже мы обнаружили, что FGF8 опосредует экспрессию WNT, — сказал Абжанов. «Итак, ключевой молекулой во всей этой истории является FGF8. Он проявляется очень рано и только временно, но это изменение, это новое срединное выражение FGF8 совпадает с появлением клюва у современных птиц».
Чтобы лучше понять развитие клюва, Абжанов и его коллеги прервали пути у цыплят, получив эмбрионы с лицевыми костями, которые очень походили на своих предков-динозавров.
«Случилось так, что мы получили ряд фенотипов», — сказал Абжанов.
«Некоторые выглядели довольно нормально, а другие были совсем другими. У некоторых эмбрионов кости, составляющие клюв, не срослись должным образом и приобрели более тупую форму».
Результаты исследования, по его словам, показывают, что клювы не появились полностью сформированными, а развивались постепенно через промежуточные изменения формы, некоторые из которых еще предстоит найти в летописи окаменелостей.
«Мы предполагаем, что в будущем палеонтологи смогут найти окаменелости, которые заполнят этот разрыв между клювовидными современными птицами и их мордыми предками», — сказал Абжанов. «Этот переход мог произойти в изолированной географической области или мог произойти очень быстро, поэтому их может быть трудно найти, но мы прогнозируем, что такие переходные окаменелости в конечном итоге будут обнаружены, и они будут соответствовать некоторым из наших экспериментальных животных».
Он добавил: «Важно то, что теперь мы можем объяснить важную характеристику лица, уникальную для современных птиц, пример эволюционной новизны».
Публикация : Бхарт-Анджан С. Бхуллар и др., «Молекулярный механизм происхождения ключевого эволюционного нововведения, клюва и неба птиц, обнаруженный с помощью интегративного подхода к основным изменениям в истории позвоночных», Эволюция , том 69, выпуск 7, страницы 1665–1677, июль 2015 г .; DOI: 10.1111/evo.12684
Птичьи гнезда, даже не зная, какие именно птицы их построили, кажутся маловероятными. Творения из паутины, кокона гусеницы, растительного пуха, грязи, найденных современных предметов, волос человека и животных, мхов, лишайников, перьев и пуха, палочек и веток — все это сплетается клювом и когтями в попытке птицы защитить свою следующую жизнь. поколение.
Но в современном мире выживание такого большого количества птиц невелико, поскольку утрата среды обитания так же распространена, как и новое жилищное строительство, и даже незначительные изменения климата могут повлиять на снабжение пищей.
Я надеюсь, что запечатление детальной художественной формы гнезд на этих фотографиях вызовет признание их строителей и вдохновит на их защиту.
Образцы гнезд и яиц, собранные за последние два столетия, были сфотографированы в Калифорнийской академии наук, Музее зоологии позвоночных, Западном фонде зоологии позвоночных, Музее позвоночных Корнельского университета и Американском музее естественных наук Смитсоновского института. История. Хотя сегодня собрано немного гнезд, эти гнезда и яйца используются для исследований, предоставляя важную информацию о среде обитания их строителей, ДНК, болезнях и других проблемах выживания.
Вот ссылка на другие гнезда и изображения с более высоким разрешением.
Птичьи гнезда, даже не зная, какие птицы их построили, кажутся едва ли возможными. Творения из паутины, кокона гусеницы, растительного пуха, грязи, найденных современных предметов, волос человека и животных, мхов, лишайников, перьев и пуха, палочек и веток — все это сплетается клювом и когтями в попытке птицы защитить свою следующую жизнь.
поколение.
Но в современном мире выживание такого большого количества птиц невелико, поскольку утрата среды обитания так же распространена, как и новое жилищное строительство, и даже незначительные изменения климата могут повлиять на снабжение пищей. Я надеюсь, что запечатление детальной художественной формы гнезд на этих фотографиях вызовет признание их строителей и вдохновит на их защиту.
Образцы гнезд и яиц, собранные за последние два столетия, были сфотографированы в Калифорнийской академии наук, Музее зоологии позвоночных, Западном фонде зоологии позвоночных, Музее позвоночных Корнельского университета и Американском музее естественных наук Смитсоновского института. История. Хотя сегодня собрано немного гнезд, эти гнезда и яйца используются для исследований, предоставляя важную информацию о среде обитания их строителей, ДНК, болезнях и других проблемах выживания.
Вот ссылка на другие гнезда и изображения с более высоким разрешением.
Henslow’s Sparrow
Ammodramus Henslowii
Falls Church, Virginia, собрал 1899
Американский музей естественной истории
Небольшой северный рост.
, самки плетут рыхлые глубокие чашечки, помещенные под покров или прикрепленные к стеблям высоких трав. Большая часть их среды обитания была потеряна из-за крупномасштабного земледелия и добычи полезных ископаемых, а места их зимовки вырубаются огнем или превращаются в сосновые леса. Они внесены в список исчезающих видов в Канаде и в 7 штатах США, но несколько восстановленных участков добычи полезных ископаемых и заповедников обеспечивают безопасные места для размножения и видение того, что может спасти их, наряду с другими видами, зависящими от прерий.
Aleutian Sandpiper
Calidris ptilocnemis couesi
Nome District, Аляска, собранная в 1935
Калифорнийская академия наук
. Берингово и Чуксское моря. Общая популяция вида не может превышать 100 000 особей. Хотя большую часть строительства гнезда строит самец, в рамках их ритуалов ухаживания самка присоединяется к нему и делает первые царапины в земле. Гнезда часто строят на мху и наполняют листьями ивы, осоки и лишайников, самец превращает их в глубокую чашу своим телом.
Tailorbird
Orthotomus sutorius
Собраны в разных местах Шри-Ланки, даты не подтверждены Сгибая листья и прокалывая клювами отверстия по краям, они вставляют нити паутины, коконного шелка, растительных или даже искусственных волокон, чтобы удерживать их на месте, до двухсот на гнездо, перетирая конец волокна на заклепку. — как мяч. Птицы-портные, живущие в цивилизации, известны тем, что нагло воруют нити, когда их человеческие собратья оставляют без присмотра свои швейные проекты.
The Greater Roadrunner
Geococcyx Californianus
Округ Сан -Диего, Ложский залив, Калифорния, собранный в 1908
Музей позвоночных с силой. спящая гремучая змея. Roadrunners спариваются моногамно, часто на всю жизнь, и гнездятся в колючих кустах, небольших деревьях или кактусах. В то время как самец доставляет большую часть материалов, самка собирает неглубокую платформу из палочек и выстилает ее листьями, травой, перьями, змеиной кожей, корнями и часто сухими хлопьями навоза.
Это гнездо, собранное в 1908, несет небольшой кусок мешковины, возможно, вместо змеиной кожи.
Pine Siskin
Spinus Pinus
, собранные в графстве Гумбольдт, Калифорния, в 1924 году
Музей позвоночных зоологии
Pine Siskin . Обладая высоким метаболизмом, не поддающимся холоду, и изолирующим слоем жира, если семян много, они могут зимовать на своих территориях размножения. В неурожайные годы они могут кочевать стаями, захватывая кормушки для птиц по всему континенту. В легендарные зимы, в явление, называемое вторжением, свыше 9Было насчитано 5 миллионов, некоторые из которых скитаются на полконтинента от своих нерестилищ.
Сипуха
Tyto alba
Каньон Призраков, Сан-Диего, Калифорния, собран в 1931 г.
Западный фонд зоологии позвоночных
и длинные ноги, которые могут вырвать добычу из травы и снега, ни один рискованный крот, крыса или полевка не застрахованы от этого ночного охотника.
Они гнездятся в полостях на берегах рек, скалах, деревьях, сараях, домах, шпилях церквей и даже в стогах сена. В рамках брачного ритуала самец обеспечивает самку изобилием добычи, оставляя полости гнезда заполненными костями и мехом и покрытыми их погадками.
Колибри-пчела
Mellisuga helenae
Сантьяго-де-Куба, Куба, сбор в 1906 г.
Американский музей естественной истории самая маленькая из всех птиц, ненамного крупнее пчелы. Самка строит небольшую чашечку из растительных волокон с мягким внутренним слоем растительной шерсти, украшенным лишайниками, обычно скрытыми нависающими листьями. Она одна насиживает два крошечных яйца, а птенцов кормит насекомыми и нектаром. Они считаются исчезающим видом, потому что многие из старых лесов, в которых они процветают, были потеряны из-за заготовки древесины и сельского хозяйства.
Иволга Буллока
Icterus bullockii
Собраны в Итаке, округ Томпкинс, штат Нью-Йорк, 2003 г.
вода, наполненная тополями, платанами и ивами. Большинство мигрирует в Мексику на зиму. Обычно висячее гнездо плетет самка, но может помочь и ее партнер, пара работает в тандеме, один внутри, другой снаружи. Конский волос, бечевка, волокна, травы и шерсть образуют внешнюю оболочку, выложенную тополем или ивовым хлопком, шерстью или перьями. Синие волокна, обвивающие это гнездо, — пластиковые нити строительного брезента.
Thrush Swainson’s
Catharus ustulatus
, собранные из минерала, округ Техама, Калифорния, 1925
Музей позвоночного Зоологии
Спиральные ноты Свизинского дурака могут услышать позднюю ночь. тихий лес. Эти неоарктические и неотропические мигранты размножаются как в лиственных, так и в хвойных лесах Северной Америки. На западе и юго-западе они также обитают во влажных лесах у ручьев и других водоемов. Самка плетет гнездо, часто прикрепляя его к вертикальной ветке, из травы, мха и веточек, выстилая его скелетами листьев, корешками, лишайниками или мхом.
Популяции дроздов Свенсона сокращаются одновременно с потерей их лесов и водно-болотных угодий, и они таинственным образом исчезли из долины Йосемити.
Большехвостый гракл
Quiscalus mexicanus
Собран в Чинаутле, штат Гватемала, Гватемала, 2002 г. этим граклам нужно подходящее укрытие на деревьях или другой листве для гнездования, а также вода для питья, купания и поиска водной добычи. Самки прикрепляют свои чашеобразные гнезда к вертикальным веткам, оплетая внешнюю чашу грубой травой, сорняками, полосками коры, тростником, листьями, лозами, перьями, бумагой, лентой, тканью или пластиком. Они цементируют внутреннюю чашу глиной или коровьим навозом и выстилают ее более мелкой травой.
Рыжая овсянка
Emberiza jankowskii
Собран в Чалантуне, провинция Хэйлунцзян, Китай, 1938 г. , и Корея. Теперь общая популяция, вероятно, будет меньше 500 пар. Большая часть пастбищ, на которых размножаются эти гнездящиеся на земле птицы, находится вблизи расширяющихся деревень, где гнезда вытаптываются пастбищами, а люди собирают дикие абрикосы и травы.
Кроме того, их яйца и детенышей собирают в пищу. Засуха и змеи, завезенные для уничтожения крыс, также являются факторами, способствующими их низкому уровню успеха в гнездовании.
Большой шалфейный тетерев
Centrocercus urophasianus
Собран в округе Бейкер, штат Орегон, в 1951 г. Тока самцов большого шалфейного тетерева, исполняющих свои брачные представления, можно услышать за мили. Их выживание зависит от больших пространств полыни. Способные переносить его токсичные масла, но снабженные лишь незначительно развитым желудком (без обычных измельчающих камешков для переваривания семян), их мягкие листья и цветы являются их предпочтительной пищей. Их численность неуклонно сокращается одновременно с потерей этой важной среды обитания, которую пытаются защитить как защитники природы, так и владельцы ранчо.
Каспийская крачка
Hydroprogne caspia
Выловлен в лагуне Скаммонс, остров Шелл, Нижняя Калифорния, Мексика, 1932 г.
лагуны, озера, водохранилища и реки, в которых водится мелкая и средняя рыба, являющаяся основным источником пищи для этих ныряющих птиц. Они часто возвращаются к своим прежним гнездовьям, которые могут представлять собой видоспецифичные колонии или колонии, смешанные с другими видами крачек, а также чаек, ржанок, бакланов, ходулочников, пеликанов и скиммеров. Строительство гнезда находится в зачаточном состоянии: представители обоих полов выкапывают неглубокие углубления в земле, добавляя камни, ракушки, палки, водоросли и другие растительные материалы и полагаясь на цвет своих яиц, чтобы замаскировать их на открытом воздухе.
Теннесси Камышевка
Vermivora peregrina
Нортумберленд Каунти, Нью-Брансуик, собрана в 1918 году
Калифорнийская академия наук на миграции, которая может привести их из Центральной Америки на север, вплоть до Аляски. Они размножаются в труднодоступных местах, поэтому неизвестно, кто из членов пары строит свои маленькие чашеобразные гнезда, которые обычно закладываются в сфагновый мох или другой напочвенный покров.
Как и многие другие ночные мигранты, тысячи гибнут в результате столкновений со зданиями и телевышками. Они хорошо себя чувствуют во вторичных лесах и на затененных кофейных плантациях на зимовках.
Домашний крапивник
Troglodytes aedon
Собран в Оквилле, Долина Напа, Калифорния, 1974 г. , малиновки, воробьи, иволги, пустые осиные гнезда и заброшенные ульи. Гнезда были обнаружены в коровьих черепах, карманах одежды, ботинках, ботинках, консервных банках и даже на оси автомобиля. Самки укладывают до 700 палочек высотой до 8 дюймов, чтобы внутренняя чаша из мелкой травы, мягкой коры, шерсти или перьев оставалась сухой. Они также добавляют яичные мешочки пауков-скакунов, чьи паучки поедают паразитирующих клещей. Скелеты в этом гнезде могли принадлежать цыплятам, оставленным, когда взрослые ушли ухаживать за более здоровыми и сильными птенцами.
Ящик для сиротских яиц
Калифорнийская академия наук
В этом маленьком ящике находятся яйца, собранные любителями и учеными, которые не видели птиц на месте гнездования, поэтому яйца нельзя каталогизировать и хранить вместе с яйцами их (предполагаемый) вид.
Яйца в настоящее время редко собирают, и во многих странах частный сбор и продажа яиц, гнезд, перьев и живых птиц является нарушением законов, разработанных для защиты исчезающих видов.
Пятнистый соловей-дрозд
Catharus dryas harrisoni
Собран в Серро Баул, штат Оахака, Мексика, 1968 г. ноги и ступни. Пятнистые соловьиные дрозды — яркий представитель рода катарусовых дроздов. Несмотря на эти отметины, их может быть чрезвычайно трудно найти, они остаются скрытыми в подлеске лесов Центральноамериканского нагорья и Анд, где они кормятся на суше и гнездятся круглый год. Самка строит гнездо из мха, лишайника и листьев, связывая их корешками и травой, чтобы сформировать глубокую чашу с толстыми стенками, часто вплетенную в поддерживающую вертикальную ветку, с ниспадающей листвой, чтобы скрыть ее форму.
Хайлендский гуань
Penelopina nigra
Собран в Тапанатепеке, штат Оахака, Мексика, 1964 г.
Они не очень хорошие летуны, путешествующие на большие расстояния, быстро взбираясь на высокие ветки и грациозно скользя, а затем снова поднимаясь на другую стартовую площадку. Оба члена пары строят гнездо, собирая густую кучу веток и листьев, иногда выстланных перьями. На протяжении столетий на гуаней охотились, но сегодня их среда обитания в тропических лесах является призом, потерянным из-за глобального спроса на продукты, кофе, древесину и биотопливо.
Two Brown Creepers
Certhia americana zelotes
Слева: собрано в Спанавее, округ Пирс, штат Вашингтон, 1926 г. как кусок движущейся коры, коричневые ползуны обходят стволы деревьев, поедая самых разных насекомых и жуков. Самка строит гнездо под лоскутом коры или в дупле мертвого или умирающего дерева, или в раскопках дятлов, беличьих ломов, даже в расщелинах рукотворных построек. Основание из веток, коры и щепок, связанных паутиной, и коконы, прикрепленные к паре опорных точек, поддерживают слой древесных волокон, фрагментов листьев, волос, перьев, трав, лишайников или мха.